Дипломатичный Диктатор
Справка:
Дирижёр. Народный артист СССР (1980), лауреат Государственной премии СССР (1987), Национальной премии Литвы (1999) и др. Президент фонда «Эрмитажная Академия музыки». Родился в Шяуляе (1928). Окончил Вильнюсскую консерваторию (1952) по классу скрипки (А. Ливонтас); с 1977 — профессор. По дирижированию совершенствовался у И. Маркевича.Возглавил оркестр Школы искусств имени Чюрлёниса (1955) — золотая медаль на Конкурсе молодёжных оркестров Г. фон Караяна (Берлин, 1976). Основал камерные оркестры Литвы (1960) и «Камерата Санкт-Петербург» (1989; с 1994 — оркестр Государственного Эрмитажа). Главный дирижёр г. Патра (Греция, 1999-2004). Главный приглашённый дирижёр Камерного оркестра «Виртуозы Москвы» (2004). Член жюри крупнейших международных конкурсов: в т. ч. имени Чайковского (Москва), Моцарта (Зальцбург), Тосканини (Парма), а также Караяновского фонда (Берлин) и др.Руководил молодёжными коллективами — в т. ч. оркестром Шлезвиг-Гольштейнского фестиваля (основан Л. Бернстайном). Выступал с ГАСО России, с филармоническими оркестрами Санкт-Петербурга, Берлина и Торонто, а также с Национальным оркестром Бельгии, Оркестром Радио Франции и др. коллективами в России и за рубежом. Дирижировал балетом «Отелло» на музыку А. Пярта и А. Шнитке (Зальцбургский фестиваль, 1988), а также операми «Волшебная флейта» и «Орфей и Эвридика» (Мариинский и Эрмитажный театры, 1994).
— Маэстро, назовите, пожалуйста, три самых значительных события Вашей профессиональной жизни?
— Моя жизнь была и есть наполнена многими важными событиями и потому вот так сразу выделить одно или три — довольно сложно. Но первое, что приходит в голову, это победа на международном конкурсе молодёжных оркестров в Западном Берлине в 1976 году. Тогда оркестр музыкальной школы имени Чюрлениса, в составе которого были учащиеся возраста 12-17 лет, оказался лучшим, хотя исполнители были самыми молодыми из конкурсантов. Конечно, вручение Золотой медали Гербертом фон Караяном, признание нашей работы жюри мирового уровня сыграло огромную роль в моей карьере и, соотвтетственно, карьере оркестра. Сразу после конкурса мы получили много приглашений от солидных концертных организаций: из Нью Йорка, Парижа. Но в советское время всё решалось в Москве, и эти приглашения остались на бумаге.
А если говорить о недавнем прошлом, я бы упомянул вручение мне в 2006 году звание почётного профессора Санкт-Петербургской консерватории.
— Тридцать лет спустя после того конкурса.
— Да, ну и если Вы попросили назвать три, то каждая премьера исполнения произведений современных композиторов тоже становилась настоящим событием. Теперь эти авторы стали классиками — я говорю об Альфреде Шнитке, Арво Пярте и многих других. Первое исполнение — всегда огромная ответственность, и когда произведение имеет успех и потом продолжает свою жизнь, это очень радостно.
— Давайте вернёмся в 1976 год. Тогда, вручая Вам золотую медаль, Караян сказал: «Если молодёжь так играет, то за будущее музыки нечего тревожиться». А сегодня, тридцатью пятью годами позже, Вы могли бы с такой же уверенностью повторить его слова?
— Понимаете, сейчас даже сложно представить тот высочайший уровень подготовки музыкантов. В частности, я говорю о Москве и московской консерватории. Ведь тогда выехать из страны было невозможно, и все лучшие стремились именно в столицу. Только оттуда можно было попасть на международные конкурсы и потом строить карьеру. В Москве жили и выступали музыканты мирового уровня: Коган, Ойстрах, Ростропович, Рихтер, Янкелевич, Гилельс, Николаева — всех и не перечислить. Так продолжались традиции русской школы. После того, как выезд стал свободным, ученики этих великих музыкантов стали преподавать в лучших учебных заведениях мира. Конечно, это потеря для страны, но всё равно уровень преподавания, а значит и уровень мастерства молодых музыкантов очень высок.
— В связи с конкурсом имени Г. фон Караяна, я бы хотела спросить, существуют ли сегодня конкурсы такого высокого уровня?
— Если вы имеете в виду международные конкурсы камерных оркестров, то — нет.
— А в чём причина?
— Деньги и только деньги. Тогда из всех претендентов для участия в конкурсе были отобраны десять оркестров, которым оплачивалась и дорога, и полное содержание. Это огромные деньги. Сейчас такого нет.
— А призовой фонд был?
— Нет, мы не получили денежной премии, но престиж конкурса был важнее.
— Год назад мне довелось взять интервью у Марка Горенштейна (руководитель и главный дирижёр ГАСО им. Е.Ф. Светланова — прим. З.М.), в котором от отметил, что система обучения оркестровых музыкантов изменилась не в лучшую сторону, что при уменьшении числа музыкантов, желающих работать в оркестре, количество оркестров непропорционально возросло и, стало быть, снизился уровень оркестрантов. Также, он сказал, что сегодня обучение инструменталистов нацелено на сольную карьеру, при том, что умение играть в оркестре требует несколько иных навыков, которым в консерватории, к сожалению, не уделяется должного внимания. Вы согласны с таким мнением?
— Я хорошо знаком с маэстро Горенштейном. В данном случае, его высказывание кажется мне несколько категоричным. Но я могу согласиться с ним в том, что оркестровой подготовке инструменталистов надо уделять особое внимание, потому что не всем предназначена сольная карьера, и одно дело быть солистом, а другое — сесть за пульт. Но с другой стороны, обладая чувством ансамбля, и играя так, как того хочет дирижёр, надо ещё суметь исполнить свою партию мастерски. И если не воспитать яркого солиста, то его в хороший оркестр не возьмут. Так что прежде всего музыкант должен быть превосходным исполнителем, а ансамблевые навыки воспитать проще, чем научить владеть инструментом.
— Я заметила странную вещь: являясь почётным профессором Санкт-Петербургской консерватории, в Вильнюсской Вы не преподаёте. Почему?
— По образованию я скрипач и 27 лет заведовал кафедрой струнных инструментов в вильнюсской консерватории. В карьеру дирижёра я пришёл именно через педагогику. Я организовал работу специализированных музыкальных школ Литвы, слежу за карьерой музыкантов с их самого раннего возраста. Это ведь тоже педагогика.
— Безусловно. Но прослеживается странная тенденция. Светланову не давали преподавать дирижирование, Горенштейну, ученику замечательного преподавателя Арнольда Каца, по причинам схожим со светлановскими, — тоже, Спиваков — концертирует и пока тоже не воспитывает новое поколение дирижёров. Но Вы же сами только что отметили, насколько важна традиция, преемственность поколений, — то, что называется школой.
— Что делать, поколение поменялось, и таких преподавателей, как, скажем, ленинградец Николай Рабинович, сегодня нет. Но дирижирование — очень странная, тайная профессия. Дирижёрами не становятся, а рождаются. Есть вещи, которым научить невозможно. Дирижёр должен обладать определёнными врождёнными качествами, которые воспитать нельзя.
— Например?
— Например, умение вести за собой коллектив, что включает в себя уверенность в собственном понимании исполняемой музыки и умение убеждать в своей правоте.
— Значит, исключительно одарённый, но скромный, стеснительный, сомневающийся в себе музыкант никогда не сможет стать успешным дирижёром?
— Вы слишком категорично поставили вопрос, а я больше люблю оттенки. Но скорее всего, — нет, не станет, потому что диктаторство здесь неизбежно. И любой состоявшийся дирижёр со мной согласится.
— А в чём тогда оттенок?
— Возможно, дирижёр будет обладать какой-то феноменальной музыкальностью и этим, образно выражаясь, подкупит оркестрантов. Но всё равно он должен твёрдо знать, чего хочет и не дать сбить себя с толку, потому что стоит ему проявить малейшую неуверенность, сомнение — и он разрушит собственную работу.
— Бывает, в оркестре сидят музыканты такого высокого уровня, что им вроде бы и неловко делать замечания. Как Вы, особенно в начале карьеры, с этим справлялись?
— Диктаторство должно быть гибким, а дирижёр — дипломатичным.
— Это Ваш стиль, верно?
— Да, я стараюсь найти подход к музыкантам и помнить, что играю не я, а они. Моя задача — не только требовать, но и ясно объяснить замысел. Важно мотивировать, но ни в коем случае не унизить. Можно и нужно проявлять строгость за невнимание, расхлябанность. Но замечания по поводу исполнения я делаю деликатно, тогда люди не теряют веры в себя. К сожалению, грубый тон распространён в наших краях, но в Америке, насколько мне известно, он недопустим. Там разговаривают корректно.
— Да, здесь юристы не дремлют. Так что приходится за собой следить.
— Понимаю. Хотя воспитанный, интеллигентный человек стремится себя контролировать не из боязни того, что на него подадут в суд, а просто в силу определённых моральных принципов. Унижение, обида могут убить творческий потенциал, особенно у молодых музыкантов.
— Говорят, память об обидах долговечнее, чем память о благодеяниях. Если вспомнить о том, как в 2004 году был расформирован знаменитый Литовский камерный оркестр, созданный Вами и возглавляемый на протяжении 44 лет, как сейчас, семь лет спустя Вам видится вся эта история?
Да, это была большая обида, и она помнится.
— В своё время Ваш оркестр был не менее известен, чем оркестр Рудольфа Баршая. Он много гастролировал, и в международной «табели о рангах» стоял очень высоко. В чём была причина такого странного решения со стороны руководства?
— В том-то и дело, что истинная причина мне до сих пор неизвестна. Оркестр даже не расформировали — его ликвидировали. Понимаете, раньше и мой оркестр, и симфонический, и хор, и другие камерные коллективы Литвы принадлежали одной организации — Государственной филармонии. При ней же был огромный штат административных работников — 140 человек, реликты советской системы.
В Америке такое даже представить невозможно. Мне приходилось по всем вопросам, а особенно — финансовым, проходить через бесконечные инстанции. И в конце-концов, это стало невыносимо. Для того, чтобы каждый коллектив строил свою линию в зависимости от своего бюджета, нужна была реорганизация. Я стал бороться, и, в принципе, добился своего, но при этом вступил в большой конфликт с Министерством культуры. И начались обструкции.
— То есть, оркестр пал жертвой бюрократии?
— Получается, так.
— А как, в какой форме Вам сообщили о том, что Вы и Ваши музыканты, фактически стали безработными?
— Я узнал об этом из газеты. Там было написано, что с 18 июня 2004 года Литовский камерный оркестр ликвидируется. При этом меня не освободили от работы — ведь пятилетний контракт на тот момент ещё не истёк, значит увольнять права не было. Но раз оркестр упразднён, значит автоматически я перестал быть тем, кем был. Мне выплатили полугодовые отступные и на этом успокоились.
— Сенека сказал: «Обиды от власть имущих нужно сносить не просто терпеливо, но с весёлым лицом: если они решат, что и впрямь задели вас, то непременно повторят.» Вы простили обиду? Встречаясь с теми людьми, здороваетесь, руку подаёте?
— Я так воспитан, что здороваюсь, но отношений не поддерживаю. Вообще всё это так глупо. Ведь вскоре после расформирования, появился новый оркестр со старым названием, много моих музыкантов за пультами. В прошлом году отмечали 50-летие оркестра, и не знали, как праздновать. Ведь я жив, веду активную творческую жизнь… Короче, сами себя поставили в неловкое, даже глупое положение.
— Вы часто ездите в Россию — и не только потому, что вот уже 21 год руководите Санкт-Петербургским камерным оркестром Эрмитажа, но и для участия в различных фестивалях, концертах. Скажите, у Вас не возникает сожалений по поводу развала Советского Союза? Ведь это наверняка нарушило прежние культурные связи и обеднило концертную жизнь Литвы.
— Уважение и дружба между деятелями культуры остались прежними, публика ходит на концерты и тепло принимает нас — в России, российских музыкантов — в Литве. Хотя, безусловно, культурный обмен не так насыщен, как в прежние времена, но причин несколько. Одна из них — высокие гонорары знаменитостей. Тем не менее, вот только в этом году приезжали Николай Луганский, Московское трио, в июне будет выступать Владимир Спиваков со своим симфоническим орекстром. Я, приезжая в Россию, никогда не чувствовал и не чувствую враждебности. Вообще, на мой взгляд, никаких антирусских настроений в Литве нет. Я лично не жалею о том, что Литва стала независимой. Конечно, у нас много коррупции, несправедливости, неиспользованных человеческих ресурсов и не всё развивается так гладко, как хотелось бы. Но если что-то не ладится у политиков, это не обязательно зеркально отражается на отношениях людей.
— Вот бы все были такими интернационалистами.
— Общаясь с человеком, я не задумываюсь о его национальности. Мне гораздо интереснее его личность. Кстати, вы знаете, моему отцу было присвоено звание Праведника народов мира, его имя увековечено в Яд Вашем.
— Да что вы! Расскажите подробнее.
— Он был крупным общественным деятелем, бургомистром Шяуляя. Во время войны его заместителя, вице-бургомистра, расстреляли немцы, а семья попала в гетто. Им удалось оттуда убежать, и мой отец помог им выжить — полтора года он прятал их у родственников на хуторе. Спасённый мальчик — мой друг, профессор-театровед Маркас Петухаускас, директор клуба еврейской культуры Вильнюса. Он и посоветовал мне отправить документы в Иерусалим. После трёх лет рассмотрения, — там очень тщательно проверяются все факты, — уже посмертно, отец получил медаль и почётную грамоту. Умер он в 1989 году в Бостоне. А в Литве, тоже посмертно, он получил Орден за спасение погибавших. У нас есть такая очень красивая и почётная награда.
— Насколько мне известно, единственное государство, которое не награждает государственными наградами людей, признанных Яд Вашем праведниками мира, это Россия. Вообще-то, по данным за 2010 год, из 164 российских праведников в живых осталось всего девять.
Но давайте вернёмся к музыке. В одном из интервью Вас назвали «дирижёром первого ряда». Что это означает и по каким критериям выстраиватся этот «ряд»?
— Критерии мастерства — это карьера и гонорары. Дирижёры ведущих мировых коллективов — мастера первого ранга, тот самый первый ряд. Это Р. Мутти, Д. Ливайн, З. Мета, К. Мазур, итд. Если говорить о пост-советском пространстве, то, безусловно, В. Гергиев, Ю. Темирканов — в Санкт-Петербурге, В. Федосеев, Ю. Симонов, Г. Рождественский, Марк Горенштейн — в Москве. Владимир Спиваков — музыкант и дирижёр высочайшего класса, в своё время создавший оркестр «Виртуозы Москвы», а затем воспитавший и первоклассный симфонический оркестр. Вот это звёзды первой величины. Хотя бывает и так, что дирижёр, не попавший в ведущий оркестр, обладает не меньшим талантом и тоже творит чудеса со своим коллективом. Так что шкала мастерства в этом случае весьма относительна.
— Насколько мне известно, с Владимиром Спиваковым Вас связывают не только творческие, но и дружеские отношения. Ведь он очень Вас поддержал во время всей этой истории с ликвидацией оркестра.
— Это так. Кстати, тогда многие известные российские музыканты обратились к правительству Литвы, протестуя против роспуска оркестра: Темирканов, Минин, Плетнёв, Рождественский. А Володя Спиваков ещё и написал официальное письмо, в котором просил меня стать главным приглашённым дирижёром «Виртуозов Москвы». Для меня это была не только большая честь, но и моральная поддержка. Это очень почётная должность. Я выступаю с ними несколько раз в год. Вот недавно мы давали концерты в Нижнем Новгороде, Санкт-Петербурге и Москве. С нами играл Захар Брон и две его юные ученицы — Монэ Хаттори и Сайонг Йон. Причём, Монэ всего 12 лет, и она произвела на меня невероятно сильное впечатление. Я ничего подобного такому дарованию никогда не видел. Это, кстати, говорит и сам Захар Брон. И дело здесь не только в технике, но также глубине, выразительности звука, темпераменте и понимании исполняемой музыки. Я подумал, что это второй Яша Хейфец.
— Раз Вы упомянули Хейфеца, я должна спросить вот о чём. Композитор Борис Борисов, когда-то занимавшийся в Вашем классе, а затем ставший профессором Вильнюсской консерватории, рассказал мне о том, как Вы искали и нашли дом, в котором когда-то жил Хейфец. Вы бы не могли поделиться некоторыми подробностями этой истории?
— Конечно. Ну, то, что Яша Хейфец родился в Вильнюсе, известно всем. Однако, дома, в котором он родился, уже не существует. А вот дом, где он жил — сохранился, но мало кто об этом знал. Мне его ещё в 50-х годах показал скрипач-концертмейстер вильнюсского симфонического оркестра Самуил Бернштейн. И вот именно от него я узнал, чем был примечателен этот дом в Старом Городе, ранее моего внимания не привлекавший. Шло время, Литва стала более открытой, и к нам начали приезжать иностранцы. Многих из них интересовал период жизни Хейфеца, связанный с его годами, проведёнными в Вильнюсе, и они хотели увидеть какие-то памятные места. Например, приехал оркестр из Голландии. Они очень удивились тому, что никто не мог им показать дом, в котором жил этот всемирно известный скрипач, гений, равному которому пока нет. Я показал им и многим другим интересующимся то место. А потом, в новом генеральном плане города я увидел, что этот дом подлежит сносу, а на его месте построят что-то другое.
— Не помните, что конкретно?
— Электро-аккумуляторную станцию. В общем, я начал борьбу и дошёл до 1-го Секретаря Компартии республики. Так дом удалось сохранить.
— А как же станция?
— Её построили в другом месте, для чего пришлось снести часть холма. Но дом стоит.
— А мемориальную доску повесили?
— Пока нет. Но она есть на стене школы, в которой Яша Хейфец начал своё образование.
— А на две доски средств не хватило…
— Нет, просто историки начали выражать сомнение, может дом — не тот. И споры длятся до сих пор. Хотя ещё в 80-х годах, я послал фото самому Хейфецу — через человека, вхожего в его дом. И Хейфец его признал. Потом сюда приезжал Роберт Хейфец, которому я тоже показывал дом, где жил его отец. Вот посмотрите, это фотография из «The New York Times» и статья обо всей этой истории. Должен сказать, что в начале 90-х в Вильнюсе был организован фонд/общество Яши Хейфеца. Я был его президентом, а профессор Борисов — председателем. Сейчас, в связи с событиями, о которых мы с вами говорили, я отошёл от дел, и всё как-то сошло на нет. Хотя мы успели очень достойно отметить 100-летие Хейфеца. А в этом году — 110 лет, но ничего не происходит.
— Я хотела поговорить о репертуаре и в частности, о современной музыке. Мнение о том, что музыка 20 века гораздо сложнее для восприятия, чем музыка классицизма или романтизма вряд ли нуждается в доводах. Собрать полные залы на современной музыке практически невозможно. В качестве примера приведу недавние гастроли «Виртуозов Москвы» в США.
В программу второго отделения Владимир Теодорович включил произведения Шостаковича и Шнитке. Позже в российской прессе появились сообщения о триумфально прошедшем турне, хотя во многих городах оркестр собрал далеко не полные залы — при том, что этот коллектив давно и искренне любим русскоязычной публикой. (англоязычной было до обидного мало из-за отсутствия должной рекламы). После концерта многие остались в недоумении. Такая музыка слишком сложна для восприятия и требует серьёзной музыкальной подготовки в силу своей диссонантности. Не всякий слушатель в состоянии оценить и насладиться инструментальными находками и додекафонными изысками гениального, но сложного для восприятия «непрофессиональным ухом» Шнитке даже в потрясающем исполнении «Виртуозов». (Впрочем, музыка — в принципе, искусство элитарное). И как результат, скорее всего, какая-то часть преданных поклонников этого коллектива пропустит его следующие гастроли, если увидит в программе концерта имена современных композиторов. С другой стороны, путь, по которому идут некоторые известные исполнители, опускающиеся до вкусов «масс», ещё более разрушителен. По какому принципу Вы строите свой репертуар и как относитесь к музыке 20 века?
— Это очень серьёзный вопрос, и я с вами согласен — программа должна быть адресована слушателю, и при её составлении надо представлять ту или иную публику. Конечно, угождать всем невозможно и не нужно. И опять-таки, вы правы, говоря о том, что современной музыкой полные залы собрать сложно. Но здесь возникает противоречие: Если играется только классика, критики и журналисты упрекнут дирижёра в ретроградстве — дескать, устарел, не идёт в ногу с жизнью, не в состоянии оценить новое звучание, новые идеи. Однако, новая музыка часто такова, что ухом не воспринимается, а значит — и душой. Вот Вы сейчас всё это запишете, а другие подхватят: Сондецкис — нафталин, застрял в минувших веках.
— Я уверена, что не подхватят, потому что все, кто хоть немного знакомы с репертуаром Ваших оркестров, знают, что многими премьерными исполнениями современные композиторы обязаны именно Вам. Тот же Шнитке посвятил Вам несколько своих произведений, в том числе знаменитый Concerti Grossi №1 и #3, Арво Пярт — «Tabula rasa».
— На мой взгляд, современная музыка пошла не по тому руслу. Тогда, в начале 20 века, система Шёнберга и Веберна казалась прорывом, революцией с многообещающим будущим. Но теперь, я думаю, современные композиторы тоже поняли бесперспективность атональной музыки, потому что такая музыка — противоестественна. Её воспринимет рассудок, а не ухо, и, стало быть, эстетического удовольствия она не доставляет. Но я хочу сказать, что и среди современной музыки есть очень красивые, яркие, эмоциональные произведения. И если играешь для меломанов, надо выбирать такую, музыку, которая приносила бы радость, а не оставляла в недоумении. Если же публика более подготовлена, то можно смелее показывать новаторские произведения. Что касается концерта Спивакова, я так понимаю, он играл, в основном, выходцам из России. А это публика весьма пёстрая, и я бы на ней не экспериментировал.
— Что является основополагающим в Ваших отношениях с коллегами?
— Профессионализм и искренность.
— А если замечаете фальшь, относитесь к ней так же непримиримо, как к фальшивым нотам?
— К фальши в общении я отношусь дипломатично. Пальцем показывать или разоблачать не стану, но остерегаться буду.
— Что делает Вас счастливым сегодня?
— Знаете, надолго вперёд смотреть мне не стоит. Потому радует каждый день, который я проживаю. Я работаю, дирижирую ответственными концертами, но всё больше уделяю внимание прошлому. Ведь раньше на это не было времени, да и прошлое становится всё более протяжённым. У меня есть архив, и надо думать о том, чтобы эти важные страницы литовской истории, к которым я оказался причастен, были полезны для будущих поколений.
Вела беседу Зоя Мастер