Рубрика: Радуга – новые книги

«Учитель музыки» — издательство “M-Graphics» Boston, USA
Интервью с Зоей Мастер август 2012 

— Что вас заставляет писать?

— Ничто и никто. Свобода творчества означает не столько возможность писать, о чём хочется, сколько возможность писать тогда, когда ты чувствуешь в этом потребность. Вообще, мне всегда нравилось читать и сочинять. В глубоком детстве, я отправила какие-то стишки в журнал «Пионер», и оттуда даже пришёл ответ. Нет, не о качестве поэтических опусов, а о моей неуклюжей, на «московский» слух, фамилии. Впрочем, стихи были довольно беспомощные. Выйдя замуж, я сменила фамилию на теперешнюю, более благозвучную. Здесь, в Штатах, она звучит как родная. Но вот с российскими издательствами опять проблема. Почему-то они воспринимают фамилию Мастер как псевдоним. Вроде как я о себе высокого мнения – мастер слова. Доходит до анекдотов. Однажды, позвонила то ли в «Октябрь», то ли в «Знамя».

– Представьтесь.

— Зоя Мастер.

— Что, без фамилии?

Ну, после такого, в зависимости от настроения, можно улыбнуться, удивиться или расстроиться. Главное, что на свободу творчества это никак не влияет.

— Ваши любимые места в Кишинёве?

— Это места, с которыми связаны воспоминания детства и юности. Например, фонтан в парке Пушкина и львы, на которых в своё время залезали все игравшие в этом парке дети.

      — Насколько Ваши произведения подпитаны собственной биографией?

— Я не могу определить процентное отношение реальных событий и фантазии, но автобиографичность, конечно, присутствует. А как без этого? Люди, жившие в Кишинёве, Москве, или побывавшие в Испании, легко узнают «географию» места действия. А вот что касается сюжетов или персонажей, здесь всё гораздо сложнее. Мне бы не хотелось, чтобы читатель воспринимал текст, конкретно ассоциируя автора с «действующими лицами» моих рассказов. Это было бы примитивно. Автобиографичных рассказов, на самом деле, всего два: «Картина» и «Манная каша». В остальных – такая смесь воображения и личных переживаний, что разграничить всё это уже невозможно. Да и не надо.

    — Был ли в действительности педагог или «Учитель музыки», повлиявший на Ваше творчество? А если нет, почему музыка занимает столько места в Вашей прозе?

— Музыка действительно присутствует почти во всех рассказах. Это получается непроизвольно, она как-то сама по себе проникает в фактуру рассказа, иногда звучит как аккомпанемент, иногда управляет сюжетом и тогда становится главной темой, но всегда способствует гармонии текста. Кроме того, может быть потому, что я  много лет довольно серьёзно занималась музыкой, мне кажется, что форма, логичное построение текста так же обязательны, как и в музыкальном произведении. Бессвязное изложение, что в стихах, что в прозе, что в музыке, затрудняет восприятие.

Что касается педагогов, то прототипа рассказа «Учитель музыки» в моей жизни, к счастью, не было. Мне повезло с самого детства. Собственно, встреча с учителем музыкальной литературы в музыкальной школе определила выбор профессии. Там много лет работал Семён Александрович Мирович. Не могу сказать, что его обожали мои одноклассники. Но меня, 9-летнюю, он совершенно покорил. Он садился к инструменту, рассказывал, играл, не заглядывая в ноты — так, что урок пролетал, как одна минута. И вот я ещё тогда для себя решила, что тоже стану именно таким учителем музыки. А в общеобразовательной школе моим любимым предметом была литература, тоже во многом благодаря нашему учителю – Марку Иосифовичу Ярошевичу, который не только знал ВСЁ, не только умел несколькими словами донести суть, но и воспитывал правильный вкус, а самое главное – учил думать. Он из тех педагогов, которых помнят не потому, что с ними было легко, весело и просто, а потому, что они — учили. Там был такой интеллект, что, даже сегодня, страшно сказать через сколько лет, помнишь его уроки. Мы настолько хорошо знали предмет, что для поступления в Вузы не нужны были никакие репетиторы. Знаете, когда я поступала в московский ВУЗ, получила четвёрку за сочинение, и мне эта оценка показалась настолько невозможной, что, уже поступив, я попросила показать своё сочинение. Тема была о «Войне и мире». В сочинении не было ни единой ошибки, но в конце краснела пометка: «Слишком точное цитирование. Списала?»

Я очень долго могу говорить о своих преподавателях, потому что мне повезло учиться у лучших —  и в школе, и в училище, и (в меньшей степени) в институте, но этим двум педагогам я благодарна больше, чем другим, потому что, подходя к своей профессии творчески, они лепили из нас личностей.

— О чём Ваша книга?

— О жизни, о судьбах, о том, о чём думается наедине с собой.

— Кто издал этот сборник?

— Издательство M-Graphics Publishing. Сначала, больше года я пыталась работать с одним московским издательством, которое приняло книгу к печати и даже сделало вёрстку. Но почему-то, они никак не могли составить и прислать контракт. И при этом, то исчезали на несколько месяцев, то начинали судорожно слать электронные сообщения с постоянно меняющимися условиями сотрудничества. Мне это показалось странным. Я привыкла к тому, что любая сделка (а публикация книги – тоже сделка) начинается с договора. Это не меркантильность, а элементарный здравый смысл, потому что чётко изложенные условия договора позволяют обеим сторонам оставаться в нормальных рабочих отношениях. Впрочем, я ещё раз убедилась в правильности поговорки – «Что ни делается, всё — к лучшему», потому что за время этих бесполезных переговоров я написала ещё несколько рассказов, вошедших в сборник «Учитель музыки». Издательство

«M-Graphics Publishing» находится в Бостоне и пользуется известностью, особенно после выхода романа Елены Катишонок «Жили-были старик со старухой», ставшего финалистом Русского Букера. Самое ценное то, что с каждым автором они работают на индивидуальных договорных условиях, и условия эти – соблюдаются.

— Какой Вам из Америки видится Молдова?

— Знаете, я всегда любила возвращаться в Кишинёв: после  колхоза, куда отправляли студентов музучилища, после московских сессий, после отпуска на море. Всё было уютным, тёплым, солнечным.

А может, не было, но таким запомнилось. Таким и получился этот город в моих рассказах. Но я ничего не хочу писать о Кишинёве

89-го — 90-го годов, потому что именно тогда он перестал быть родным. Я помню, как стояла на балконе дома на Бельского (наверняка, эту улицу тоже переименовали) и с пятого этажа смотрела на двигающуюся от улицы Воссоединения к проспекту Мира толпу орущих людей. Рядом стоял мой двухлетний сын и девятилетняя дочь. Она читала надписи на самодельных транспарантах: «Ной сынтем акасэ!», « Ваши квартиры – наши квартиры!», «Русские – в Россию, жиды – в Израиль!», а я мысленно прощалась с городом, где жили несколько поколений моих предков, мои родители, для которых румынский был родным языком, где родилась я и мои дети. Что делать, инстинкт самосохранения сильнее эмоций. Я живу в Америке уже 23 года и ни разу не возвращалась в Молдову. Хотя, признаюсь, порывы были. Иногда я захожу в интернет, разглядываю фотографии сегодняшнего Кишинёва, читаю газетные статьи. Короче, не могу сказать, что пристально, но всё-таки слежу за тем, что там происходит. И, честно говоря, особого оптимизма увиденное не внушает. Мне жаль, что Молдавия относится к самым бедным государствам Европы, мне обидно, что, судя по фотографиям, город ветшает (частные особняки – не в счёт), что многие места моего детства и юности, — к примеру, Комсомольское озеро, —  попросту уничтожены. Мне неприятно сознавать, что национализм и сегодня побеждает разум. Поэтому я предпочитаю хранить в памяти тот Кишинёв, который любила.

 — А в Россию за все эти годы вы приезжали?

— Нет. Знаете, на свете есть столько интересных мест, которые я ещё не видела, что опять приехать в Россию, в Москву, где я и так провела достаточно лет, не имеет смысла. Но связь не прервана. Довольно часто я делаю интервью с российскими знаменитостями: иногда «вживую», когда они приезжают к нам, иногда это виртуальные беседы по скайпу или телефону. Но, так или иначе, мы разговариваем о проблемах, касающихся нас всех, независимо от места проживания.

— Кто из собеседников был Вам наиболее интересен?

— Мне было очень интересно делать интервью с Людмилой Улицкой, особенно первое, посвящённое роману «Даниэль Штайн – переводчик» — именно потому, что эта книга мне резко не понравилась. Безусловно, запомнились беседы с Владимиром Спиваковым, Тамарой Синявской, Марком Горенштейном, Верой Васильевой, Чулпан Хаматовой, Валерией Новодворской. Мне-то, все эти люди, безусловно, интересны. Другое дело, что и ты, как журналист, должен быть интересен настолько, чтобы таким талантливым, ярким личностям хотелось отвечать на твои вопросы. Потому поневоле нервничаешь, — а буду ли я им интересна как собеседник, не вызовут ли оскомину мои вопросы, захочет ли человек довериться и хотя бы в течение получаса или часа быть самим собой, и получится ли у нас «игра в четыре руки».

— Марк Горенштейн – бывший главный дирижёр Государственного симфонического оркестра имени Светланова, начинавший свою карьеру в кишинёвской филармонии.

— Да, первый раз я брала у него интервью, когда он был в этой должности, второй раз – через полтора года, сразу после скандала, связанным с его увольнением. Эта история заслуживает отдельного разговора. Впрочем, беседы с Марком Борисовичем, как и другие интервью, можно прочитать на моём сайте: zoyamaster@yahoo.com.

— Как вам современная молдавская литература?

— Я так понимаю, вы имеете в виду русскоязычных писателей Молдовы? Во-первых, я должна сказать, что весьма ценю старания тех издателей и редакторов, которые делают всё возможное и невозможное для того, чтобы русскоязычная литература существовала и развивалась. Я понимаю, что они работают на энтузиазме, слегка разбавленном спонсорской помощью. Впрочем, то же самое происходит и в Израиле, и в Германии, и у нас, в США. Что касается авторов, мне очень нравится проза Михаила Поторака. У него лёгкое перо, интересный стиль и великолепное чувство слова. Мне кажется, он – самый яркий из современных молдавских литераторов. Но это субъективное мнение. Кто-то может с ним не согласиться.

— А что происходит в «эмигрантской» литературе?

— Это слишком общий вопрос. Тем более, я никогда не ставила своей целью прочтение текстов всех печатающихся русскоязычных писателей США. Каких-то авторов я читаю регулярно, о некоторых – только слышала, а в основном, читаю тех, с кем «пересекаюсь» на страницах публикующих нас газет и журналов. Наверное, здесь происходит то же, что и всюду: поиск новых литературных приёмов, стиля, языка. Иногда эти попытки радуют, иногда – шокируют. Много графоманства и дилетантства. Но, во-первых, у каждого своё понятие о профессионализме и таланте, а во-вторых, на всё находится свой читатель. Если, к примеру, я терпеть не могу стёб, то кто-то считает его вершиной вкуса. Не знаю. Могу только сказать, что иммигранты пишут часто и много. А серьёзных литературных изданий в США несколько: это журналы «Слово» (начинался при участии С. Довлатова), «Новый журнал» (издаётся с 1924 года и печатает писателей всех «волн» эмиграции) и альманах «Побережье». Первые два издания выложены на сайте «Журнальный зал» (наряду с журналами «Октябрь», «Знамя», «Нева», «Новый мир»). Зайдя на эти сайты, можно получить какое-то представление о том, что происходит в эмигрантской литературе.

— Какие современные и несовременные писатели значимы для вас?

— Из несовременных – в смысле, ушедших в мир иной, я могла бы назвать многих. Но вот так, не задумываясь, назову Булгакова, Бабеля и Паустовского. В том-то и дело, что они будут современны всегда потому, что их проза по-настоящему талантлива. Она — вне времени. Если говорить о книгах ныне здравствующих авторов, мне нравится проза Людмилы Петрушевской и Александра Кабакова. Символично, что лица этих писателей не мелькают экранах телевизоров или на страницах гламурных журналов. Видимо, они заняты непосредственно творчеством. Кстати, знаете, что самое главное для писателя?

— Вдохновение?

—  В одной из передач Дарья Донцова призналась, что для писателя главное – «вовсе не умение размышлять, а чтобы удобно было сидеть за столом».

— В ХХI веке в литературе появились новые имена. Есть ли среди них такое, что Вам «легло на душу»?

— Я стараюсь читать прозу современных писателей, хотя не могу сказать, что прямо таки отслеживаю все новинки российской литературы. До недавнего времени, я из любопытства, покупала книги, авторам которых серьёзные люди присуждали серьёзные премии. К примеру, я с удовольствием прочитала роман Елены Чижовой «Время женщин», получивший «Русского Букера» в 2009 году. Но после того, как в 2010 году эту же премию вручили Елене Колядиной за роман «Цветочный крест», я перестала это делать. Сама автор охарактеризовала свою книгу как «галиматью об огненной елде и золотых лязвиях». Понимаете, если за такую откровенную чушь присуждают престижную премию, то это означает, что у авторов, создающих Литературу, а не псевдопатриотический лубок, мало шансов добиться признания, и что на смену ненавидимой всеми цензуре, пришло дурновкусие. И ещё неизвестно, что хуже. А кроме всего прочего, присуждение премий по литературе за китч или бездарную писанину, дезориентирует авторов и читателей. Что касается «легло на душу», это другое. Таких книг очень немного, и написаны они не в XXI веке. А вообще, я люблю читать мемуарную литературу, потому что нет ничего интереснее хорошо написанных реальных историй о времени и людях.

— А какие события в культурной жизни (музыка, театр, кино, литература) стали для Вас откровением?

— Уже несколько лет Метрополитен Опера транслирует свои спектакли в кинотеатры США, Канады. То есть, в определённые дни, не покидая Денвера, Филадельфии или Сан-Диего, можно пойти в кино и смотреть постановку, как если бы ты присутствовал на представлении. (Стоимость билета немного выше, чем на обычный фильм, но гораздо ниже той, по которой можно попасть в МЕТ). Причём, на экране лица исполнителей, дирижёра, оркестрантов показаны крупным планом, чего при всём желании не увидишь, сидя в партере и тем более, на балконе. Кроме того, в антрактах ведущие (обычно, это оперные примадонны), беседуют с солистами и заодно впускают тебя в «закулисье». Ты видишь, как составляют и меняют декорации, как сцена готовится к следующему акту, и эта слаженность в работе сотен людей поражает не меньше самого спектакля. Знаете, я видела немало спектаклей Большого театра, но постановки Метрополитен действительно стали откровением. Если в искусстве есть совершенство, то оно живёт именно там. Кстати говоря, всё это сценическое великолепие, возможность приглашать лучших солистов и постановщиков осуществляется только благодаря благотворительности. Одним из самых серьёзных спонсоров Метрополитен является мэр Нью-Йорка, Майкл Блумберг, ежегодно жертвующий на благотворительность сотни миллионов долларов. Только на Carnegie Corporation он ежегодно жертвует от 5-20 миллионов. И, кстати говоря, этот миллиардер ездит по утрам в City Hall не на лимузине, а на метро. И зарплату он установил себе сам – в размере одного доллара в год. Он стал первым мэром Нью-Йорка, чей домашний адрес размещён в телефонном справочнике. Другой любитель оперы, ювелир-дизайнер Энн Зиф (Ann Ziff) недавно помогла театру тридцатью миллионами. Это я к тому, что на одном энтузиазме или государственных подачках чуда не сотворить. Напрашивается вывод: когда талантливым людям достойно платят за их труд, получается откровение.

— Пишете ли вы о жизни в Америке?

— Я очень хочу об этом написать. И надеюсь, что это случится.

Вела интервью Олеся Рудягина

«Русское поле» Кишинёв