У самого синего моря

отрывок

Из пансионата на пляж вели две дороги: короткая, по стоптанной, с резкими поворотами, пыльной тропе, и длинная – через Птичий парк. Соня выбрала вторую. Своей субтропической растительностью парк сильно напоминал Сочи: те же пальмы, рододендроны, олеандры, бугенвиллии. Только здесь они были выше, гуще и к тому же необычно соседствовали с издающими сильный лимонный запах кустарниками, названий который Соня не знала, и экзотическими кактусами, будто перенесёнными из Аризоны. По дорожкам разгуливали куры и голуби разных мастей, ползали черепахи. Кролики беззастенчиво выпрыгивали из-под ног многочисленных прохожих, а сытые кошки лениво разглядывали вихляющих боками павлинов. Странный парк был похож на маленький отсек Ноева ковчега, обитатели которого мирно сосуществовали и наслаждались жизнью.

Спускаясь к морю по петляющей, засаженной розами аллее, Соня наткнулась на фасолеобразный пруд с переброшенным деревянным мостиком, через перила которого дети кидали крошки выныривающим из мутной воды уткам. Возле него, в образовавшейся лужице, лежало какое-то многоногое, мерзкого  вида насекомое. Оно двигало чёрными конечностями, пытаясь выбраться из воды. Но даже эта беспомощность вместо сочувствия вызывала брезгливость. Выскочивший с мостика мальчишка, скривился, увидев насекомое и, не задумываясь, на бегу, пришлёпнул его носком сандалии. Соню затошнило от вида дёргающегося, полураздавленного тела и от мысли, что это уродливое существо, было создано только для того, чтобы вызывать отвращение. Она перевела взгляд на искрящуюся, сливающуюся с горизонтом, полосу моря, и, забросив за плечо сумку с полотенцем, поспешила на пляж.

Даже среди буйного разноцветья шляп и зонтиков, ярко-оранжевая кепка Михаила Альбертовича смотрелась вызывающе. Соня заприметила её ещё с набережной. Лавируя среди лежаков и подстилок, она добралась до неподвижно сидящего на собственной майке художника, но, не заметив его присыпанные песком сандалии, споткнулась и упала. Михаил Альбертович не пошевелился и продолжал сидеть в той же позе, уставившись в одну точку. Проследив за его взглядом, Соня увидела стоящего по пояс в воде Бричкина. Тот разговаривал по телефону. Увидев Соню, он на секунду оторвал его от уха и помахал, дружелюбно приветствуя обоих. Всё так же не отрывая от Бричкина тяжёлого взгляда, Михаил Альбертович, сказал: «Вот вы, Соня, интеллигентный человек, объясните КАК такое может быть. Он ведёт себя, будто ничего не случилось: ходит, ест, заигрывает с девушками, наслаждается солнцем и морем. Сбыл мою картину, купил себе кинокамеру, новый телефон, а меня представил сумасшедшим. И я, взрослый, сильный, уважающий себя человек, ничего, понимаете, ничего не могу сделать. Моё самолюбие сжалось, как пружина под самым сердцем, и если она распрямится, со мной случится инфаркт.» Михаил Альбертович на какую-то секунду оторвал взгляд от безмятежно улыбающегося Бричкина, чтобы оценивающим взглядом художника проводить двух гологрудых девушек. Одна из них, с распущенными по спине тёмными волосами, как и Соня, споткнулась о сандалии, и её груди колыхнулись на уровне лица оторопевшего Михаила Альбертовича. Стараясь удержаться, девушка оперлась на его колени. Волосы, рассыпавшись каштановой волной, накрыли обоих.

— *Lo siento. No he visto sus sandalias, – улыбнулась девушка.

Взяв её за плечи, и слегка сдвинув с траектории наблюдения, Михаил Альбертович сказал: «Соня, попросите её прийти вечерком в наш пансионат попозировать. Можно с подружкой.»

— Они придут, – перевела Соня, — а вы убрали бы свою обувь. А то расставили, как паук паутину. И перестаньте испепелять взглядом Бричкина. Во первых, он всё равно на вас внимания не обращает. А во-вторых, вы себе испортите

остаток отдыха и потом, в вашем сыром, промозглом  Питере, себе этого не простите.

— Вы, Соня, такая же беспринципная, как большинство людей вашего безбожного поколения. Разве вы можете понять, как себя чувствует творческий человек, когда у него крадут душу?

Он снял с головы кепку и помахал удалявшимся девушкам. Соня еле сдержала улыбку: трагизм и пафос переживаний художника звучали явным диссонансом пляжному легкомыслию.

— Вот здесь вы сильно ошибаетесь, — сказала Соня, аккуратно расстелив полотенце. — У меня не только украли, как вы выражаетесь, душу, но и присвоили её.

— Да что вы говорите, — взбодрился Михаил Альбертович, — и как же это?!

— Легко. Вместо моего имени под стихотворением, поставили своё, потом написали действительно талантливую музыку и живут с этим. Я думаю, что тот человек со временем даже поверил в собственное авторство. Знаете, так бывает довольно часто, особенно у этих самых творческих личностей, — человек выдал желаемое за действительное, а потом сам в это поверил. Причём, настолько, что даже общаясь с тем, у кого украл, об этом не вспоминает. И знаете, самое смешное, — мне это пошло на пользу. Я вовремя перестала писать стихи.

— Кошмааар! – воскликнул Михаил Альбертович. — Вы архи-беспринципны!

Не только позволили себя унизить, но и не потребовали сатисфакции. Как же может воцариться в мире справедливость, если им правят вот такие…телегины — бричкины!

— Да было это сто лет назад. Что же мне, до сих пор  жаждать крови? А сами-то вы, что собираетесь делать, вызвать Сашу на дуэль? – съязвила Соня. Не надо было закладывать картину, оставили бы часы или мольберт…

Она достала крем для загара и начала равномерно наносить пахнущую кокосом массу на загоревший живот. И вдруг впереди, возле самой воды что-то полыхнуло, раздался громкий треск, потом крики — и всё стихло.

— Соня, вы видели? Ведь это была молния, — осевшим голосом сказал Михаил Альбертович.

— Я видела. Что-то. Но ведь на небе ни облачка. Откуда молния? Здесь в это время года и дожди – редкость.

* Простите. Я не заметила ваши сандалии.

_______________________________________________________

К воде сбегались люди, а потом в обратном направлении промчались уже знакомые девушки с криками: *« Ayuda! Doctor!» И Соня с Михаилом Альбертовичем, до этого стоящие в оцепенении, присоединились к растущей толпе. Сквозь частокол полуголых тел ничего нельзя было разобрать. Стоящие впереди женщины тихо переговаривались. ** “ Dios mio. Mira! Es terrible. Esta muerto?”

— Боже мой, — прошептал Михаил Альбертович, заглядывая через их плечи, — ведь это Бричкин. Там, на песке.

Прерывисто дыша, он протиснулся вперёд, протащив Соню за собой. Бричкин лежал у воды. Его голова была неестественно вывернута, а шея, правая рука и нога почерневшими от ожогов. Над ним склонилась потная Муся, пытающаяся поцелуями искусственного дыхания добиться появления хоть каких-то признаков жизни. Подошедший сбоку врач, принялся массажировать неширокую, покрытую редкими волосами, грудь Бричкина, правая сторона которой посерела, а левая оставалась беззащитно-розоватой, слегка обгоревшей от солнца.

Рядом валялся расплавившийся мобильник.

5

В больнице было тихо и душно. Кондиционеры не работали. Обмахиваясь кремовым с розовыми узелками бутонов, веером, Лидия Борисовна нетерпеливо поглядывала на дверь палаты, где уже больше двух часов находились Бричкин и Михаил Альбертович, которого доставили в ту же, единственную в городке, больницу с диагнозом – сердечная недостаточность.

— Ну что вы молчите, Соня? Вы же присутствовали при этом ужасе. – Прохладными пальцами она тронула сонину руку. – Вот не верила в проклятия, но пришлось. Вы же сами говорили, что он глаз с несчастного Бричкина не сводил. Это как же надо пожелать, чтобы вот такое, извините, накаркать.

— Человека оскорбили. Вы что ему предлагаете, вторую щёку подставить? Не желал он Бричкину того, что с ним случилось. Просто хотел справедливости.

— Возмездия, точнее сказать.

— Пусть возмездия, если вам так больше нравится. Но когда случилось то, что случилось, пружина под сердцем распрямилась. И теперь непонятно, кто из них двоих первым предстанет перед тем, кто эту справедливость восстановил таким страшным способом.                      

Пупырчатые стеклянные двери резко открылись, и врач, одетый во всё жёлтое, подошёл к Соне. *“ De jiste que el hombre que encontro elrelampago, es Russo…?” — спросил он, вытирая шапочкой пот со лба.

— Ну да, – Соня и Лидия Борисовна согласно кивнули.

— **Bueno, — усмехнулся врач. – Pero el habla espanol perfectamente, y sin acento. Aunque es espanol que no mucha gente hoy en dia.

*Вы сказали, что молодой человек, которого ударила молния – русский?

**Хорошо. Но он говорит по-испански, причём, без акцента. Однако, это испанский, давно вышедший из употребления.

_______________________________________________________

Вы, вероятно, говорите о ком-то другом, – возразила Соня. — Наш знакомый вообще не владел испанским. Ни современным, ни старым. Проще гворя, ни слова. А тем более, без акцента.

— *Alejandro? Correcto? – нахмурился врач. — Pueden seguirme si lo desea.

Они прошли в тесную комнату, где на расстоянии метра друг от друга, под допотопного вида мониторами лежали Михаил Альбертович и Бричкин. Увидев двухцветное лицо Саши и его торчащие из бинтов чёрные пальцы, Лидия Борисовна вскрикнула, но тут же зажала рот обеими руками. Веер упал на пол сморщившейся бабочкой. Соня, уже видевшая Бричкина сразу после случившегося, не испытала вторичного потрясения. Её больше насторожила застывшая на сашином лице улыбка, сморщившая серую щеку под закрытым глазом и сожжённой бровью. Правый глаз был открыт и, не моргая, смотрел на лимонную стену.

— Боже мой, — воскликнула Лидия Борисовна, — такие лица я видела в музее восковых фигур в разделе, посвящённом Великой Французской революции! Соня, спросите врача, почему он так плохо выглядит и когда сойдёт этот жуткий пепельный цвет? Он так ему не идёт!

— Врач говорит, он удивлён уже тем, что Саша остался в живых. Молния ударила в телефон, который он держал в левой руке, и, пройдя через правую, ушла в воду. Саша стал проводником и выжил только благодаря тому, что правая рука в момент удара, была опущена в воду. Выйди разряд через левую руку, сердце бы не выдержало. А что касается сожжённой кожи, то потребуется пластическая операция.

Не поворачивая головы, Бричкин перевёл взгляд на стоящих у своего изголовья женщин и глухо проговорил: **“ Quienes son ustedes,senoras? Como llegaron a este apesadumbrado lugar?”

Соня вздрогнула от неожиданности и посмотрела на стоящего по другую сторону кровати врача. «Что происходит?» — шёпотом спросила Лидия Борисовна.

Позади послышалось шуршание и кашель. Михаил Альбертович пытался приподняться на сползших подушках. Сидевшая в углу пожилая медсестра, безучастно наблюдавшая за происходящим, неодобрительно покачала головой, так и не сдвинувшись с места.Устав от борьбы с подушками, Михаил Альбертович затих, но обнаружив стоящих сбоку женщин, строго посмотрел на них и, направив указательный палец в потолок, прохрипел: « Небеса разверзлись. И огнём поразили. Вы видели. Он – есть. А я, глупец, сомневался.»

*Александр, верно? Вы можете пройти со мной убедиться.

**Кто вы, сеньоры? Что привело вас в это мрачное место?

_______________________________________________________

Услышав голос справа, Бричкин скосил открытый глаз и, увидев профиль Михаила Альбертовича, судорожно зашептал: *« Ay Dios mio! Es el! El que era mi amigo, que hizo mi retrato y luego me triasiono. Que mas quere? Yo acorde a convertirme y aceptar a Jesucristo. Mi alma estaentumecida y para mi familia estoy muerto. Y para aquellos que fueros mas fuertes que yo.”

Соня с благодарностью вспомнила профессора Мушкина, заставлявшего своих студентов сутками просиживать в лингафонных кабинетах. Он утверждал, что медленная испанская речь, как впрочем, и итальянская, теряет часть своего очарования и потому тот, кто не в состоянии понимать реальный язык, не заслуживал положительного балла. Бричкин продолжал бормотать. И хотя Соня понимала почти каждое слово, смысл монолога до неё не доходил.

— Он бредит, – предположила Лидия Борисовна.

— Если даже так, — заметила Соня, — почему бы ему не бредить на родном языке?

Сложив руки на груди и покачиваясь с пятки на носок, врач задумчиво смотрел на Бричкина, которого Лидия Борисовна бережно обмахивала поднятым с пола веером. Взяв Соню за локоть, тщательно подбирая слова, и оставляя паузы для перевода, он дал собственное объяснение странной метаморфозе, происшедшей с Бричкиным. Согласно его версии, временная потеря памяти вследствии удара молнией – явление распространённое. Случались вещи и похуже. Но вот появившееся владение иностранным языком и амнезия на свой родной, в его практике пока не встречались. Да и в мировой, таких последствий электрического шока он не припомнит. Что касается странных видений, то ему лично кажется, что Бричкин видит себя еретиком-иудеем, которого сеньор с соседней кровати выдал Инквизиции. Ну, что же вы хотите, сеньора, это наша история, и ею пропитано всё материальное и нематериальное, сам воздух. Вот и это здание больницы, очень старое, построенное в 14 веке, служило синагогой, потом церковью, и только каких-то 200 лет назад было слегка перестроено под больницу. Сеньора верующая? Это важно, потому что не всё можно научно объяснить. К тому же, от лишних знаний хоть и увеличивается мозг, как от переедания — желудок, но зато ссыхается душа. Хотя сеньора может со мной не согласиться.

.               Бледное, постаревшее лицо Михаила Альбертовича приобрело лиловый оттенок. Он скомкал в кулаке и без того мятую простыню, устало закрыл глаза и выкрикнул из последних сил: « Нет предела человеческой наглости! Украл картину и ещё утверждает, что я – злодей. А он – жертва. Переведите меня в другую палату. Пусть он тут без меня в испанском практикуется».

**О Господи! Это он! Тот, который был моим другом, написал мой портрет, а потом предал. Чего ещё ты хочешь? Я согласился поменять веру и принял Христа. Моя душа онемела, и я умер для своей семьи. И для тех, кто оказался мужественнее меня.

_______________________________________________________

— А вы, Соня, верите в реинкарнацию? – спросила Лидия Борисовна.

Они шли по широкой улице, огибающей городок с юга на север. Несмотря на полуденную жару, солнце не обжигало, благодаря высоченным, высаженным во всю длину дороги, платанам. Море то скрывалось внизу за парапетом, то ослепляло синей с золотыми прожилками тканью.

— Приходится верить, когда видишь всё своими глазами. А вы что думаете?

— А я совершенно согласна с моей бабушкой, весьма умной женщиной, которая получив, заметьте, лишь домашнее образование, говорила на пяти языках. Так вот она верила в реинкарнацию и потому учила меня жить полной жизнью. Не совершать подлостей, но и святой не быть. Нечестивцы, как и праведники, не возвращаются обратно, им не даруется следующая жизнь. Только те, которые совмещали в себе плохое и хорошее, которые не достигли совершенства в этой жизни, получат шанс сделать это в следующей, до тех пор, пока они не достигнут такого состояния души, которое позволит им вернуться туда, откуда они пришли. Конечно, это упрощённая концепция, возникшая из каббалы. А каббала, вы конечно знаете, родом как раз отсюда, из Испании. В общем, мне лично нравится возвращаться в этот мир, чтобы понемногу, не спеша, совершенствоваться с каждым перерождением. Подумайте, жить в разных эпохах, странах, в разных оболочках наконец, сохраняя при этом свою душу! Конечно жаль, что с каждым новым приходом мы забываем всё, что с нами происходило до того, но видимо, в этом есть свой смысл.

—  Если верить теории вашей бабушки, Бричкину даже повезло.

— Конечно, — подхватила Лидия Борисовна, — ему было дано на какое-то время вернуться в одно из своих прежних воплощений.

— Вопрос – на какое время…

— Нет, вы только представьте, — Лидия Борисовна развила мысль. — Мы тут с вами идём вдоль берега, а Бричкин – в том же географическом пространстве, в километре от нас, у того же моря – пребывает где-то в пятнадцатом веке. И какая-то невидимая, неощущаемая, не имеющая названия преграда, не допускает его в наше сейчас, а нас – на любой другой уровень временного колодца. Интересно, сохранит ли он испанский, когда придёт в себя?

— Врач сказал, что это ладино, язык средневековых евреев.

— Почему именно евреев, — нахмурилась Лидия Борисовна, — почему надо непременно сползать в национальность?

— Что делать, факты – упрямая вещь. Ладино – диалект, довольно заметно отличающийся от испанского. Кроме фонетических различий, в нём есть вещи, безошибочно указывающие на то, что им пользовались именно евреи. Например, испанцы-католики  обращаются к Б-гу как бы во множественном числе, Dios, где конечная “s” предполагает множественное число, а для евреев это было бы неприемлемо, для них Б-г – один – ElDio. Или слово воскресенье, Domingo, что означает Божий День. У евреев — этот день, естественно, Суббота, и потому они используют слово Alhat, ничего общего с Domingo не имеющее.

— Где вы этого набрались? — всплеснула руками Лидия Борисовна.

— Да был у нас один занудливый профессор, — улыбнулась Соня.

— Зоя Мастер